Миниатюры

     Море... Шум волн… Шум ветра… Стук гальки…

     Да нет же. И еще раз нет.

     Это шумят миллионы, миллиарды, а может и еще больше ракушек, - больших и маленьких, в море, на берегу, даже в самой известковой породе. Это не в раковинах шумит море. Это море состоит из их шума.

     Они кричат: «Мы прожили дольше всех на этой планете, по некоторым меркам можно считать – вечность, мы подарили вам море и горы, мы знаем философию развития по спирали, мы…»

     Возможно, они кричат совсем не это. А в нашей привычке слышать лишь шум волн, ветра, стук камешков или трение песка.

     Они кричат: «Мы знаем секрет долголетия. Прятаться. Прятаться от врагов, друзей, опасностей, в панцирь. И чем прочнее раковина, тем лучше. Тем долговечней род. Тем эстетичней формы…»

     А может они кричат совсем не это.

Ну почему ты меня не завел?
Разве тебе не нравится, чтобы я вилял хвостом, видя тебя?
Разве тебе не нравится, чтобы я поднимал уши, прислушиваясь к твоим шагам?
Разве тебе не нравится, чтобы я их прижимал, когда ты меня гладишь?
Разве ты не хочешь подавать нехитрые команды, зная, что я их выполню?
Я ведь все сделаю ради тебя. Неужели ты не хочешь?
Почему же ты меня не завел?
Неужели твои коллеги заглядывают тебе в глаза, так как буду смотреть в них я?
Неужели я буду ругать тебя за немытую тарелку как твоя жена или, как ты это называешь, пилить по пустякам?
Неужели твои дети и ученики, услышав «На место!», поплетутся, поджав хвост?
Неужели тебе не нравится чувство власти?
Ты говоришь, что не хочешь быть хозяином.
Странно.
И глупо.
А может, просто не умеешь?
Беда в том, что я не умею быть не собакой.
Хорошо, что ты меня не завел.

     «Время, стой! Раз – два!» Нет, этого старый фотограф не сказал, хотя очень хотел. Вместо этого его язык произнес: «Внимание – птичка!» И вообще, дело не в словах. Может быть, время остановилось, засмотревшись на птичку. Остановилось и замерло на пленке.
     Очередная пылинка оседала на полку, где стоят фотоальбомы – хранители времени.
     Фотограф подумал: «Ну почему на эту пыль всегда не хватает времени?»
     Пылинка подумала: «Я прикоснулась к вечности».
     Вечность ничего не подумала.

- Я вызываю дух Циклопа...
- Я здесь.
- Это ты? Что-то мне твой голос не нравится, поклянись глазом, что это ты.
- Я, Одноглазый пират Джо, клянусь глазом Циклопа, что я – Циклоп.
- Джо, пошел бы ты к черту!
- Как я могу пойти туда, где я уже есть?
- Ладно, сиди, не высовывайся. Видимо, дух Циклопа сегодня не в духе.
Я вызываю дух Стойкого Оловянного Солдатика...
- Я здесь.
- Знакомый голос. Это ты?
- Я, Одноногий пират Джо, клянусь ногой одноногого солдатика, что я – солдат.
- Пошел ты...
- Уже там.
- Я вызываю дух Данко...
- Я здесь.
- Джо, опять ты?
- Я бы поклялся сердцем Данко, но могу и своим. Да, это я, Бессердечный Джо. Уже пошел...

Подрисовала ресницы.
На фоне ресниц стали невыразительными губы. Накрасила.
Впалые щеки. Припудрила.
Волосы не смотрятся. Включила фен.
Потерялись глаза. Наклеила ресницы.
Губы пришлось делать ярче.
Открытости лица мешают брови. Выщипала.
Теперь глаза выпирают относительно губ. Обвела губы карандашом.
А щеки? Наклеила мушку.
Навела тени.
Опять дисбаланс. Подрисовала уголки глаз. Нет, нужно поднять края.
Всё это закрывает челка. Подрезала.
А не сделать ли пирсинг?
Прическа опять сникла. Достала гель и лак для волос…
Губы?... Нужно менять помаду под цвет теней.
Так, еще немного и этот ужас прекратится. Который час?
Опоздала!
Всё! К черту!
К черту! Умываюсь.
Умылась.
… Нет, наверно ещё успею.

Пригрело. Иванов распахнул окно и добавил громкости радиоприемнику.
Петров шел по тротуару. Навстречу ему шел Сидоров.
«Журчат ручьи…»
Петров перепрыгнул ручей. Сидоров не долетел до края грязной лужи.
«Кричат грачи…»
Петров поднял голову. Сидоров подумал: хорошо не коровы.
«И тает снег…»
Петров был в сапогах. Сидоров зачерпнул туфлями слякоть.
«И сердце тает…»
Петров вспомнил Петрову. Сидоров аптеку.
«И даже пень…»
Петров посмотрел в окно Иванову. Сидоров на Петрова.
«В апрельский день…»
Петров подумал о розыгрышах. Сидоров - о тезисах.
«Березкой снова стать мечтает…»
Петров опять вспомнил Петрову. Сидоров подумал: мечтать не вредно.
«Веселый шмель гудит весеннюю тревогу…»
Шмель почему-то выбрал Сидорова.
«Кричат задорные веселые скворцы!»

     Долго и хорошо трудился Муравей. Вот и выдвинул его Лев в начальники. «Пора тебе расти по служебной лестнице», - сказал Лев и выделил Муравью целый гектар леса в управление.
     Тяжело пришлось Муравью. Стрекозы работать мешают, к зиме готовиться не хотят (это те, которые из басни). Толпами бегают. Пристают к начальнику, а за углом гадости говорят.
Гусеницы и Червячки почему-то вывелись. А Муравьедов развелось…
     - Биологические качели, - определил кто-то из ветвей.
      - Мы прекрасно управляемся, - рапортовал Муравей Льву.
     А в это время Тигр получил письмо следующего содержания: «Оплату за выведение муравьедов гарантирую. Пора поднимать вопрос о смещении Льва за покровительство муравьедам».
     Лев выписывал премии. Первым в списке шел Муравей.

     - А давайте построим мост через речку, – предложил Еж. Предложение всем показалось заманчивым. Но пришел Бобёр и ска¬зал:
     - Ничего не получится.
     И всем сразу стало ясно, - конечно же, ничего не полу-чится. Мост построить не получится ни при каких обстоятельствах. И всем сразу стало ясно, почему именно не получится. И что может произойти, если по¬пытаться замахнуться на такое. Идея всем показалась нереальной.
     Затем пришел Лев и сказал:
- А почему нет?
     И всем сразу стало ясно, что, конечно же, мост может пре¬красно получиться. Тут и посыпались предложения, что, как и когда конкретно нужно сделать. Дело пошло.
     - Ведь оказывается, что мы и так все знали сами, – возмущался Еж, который не вышел на строительные работы, - рабское мышление.
     Через пару лет мост сгорел. Случайно.
     Обвинили Ежа.

     А когда-то мы все питались молоком, правда, некоторые отцы называли нас спиногрызами, но в тот момент это была еще неправда. Правдой это стало потом, когда мы начали оправдывать свое имя.
     А всё начиналось с любопытства, с неосознанного желания сгрызть эти грязные ногти. Славное было время – время пальцегрызения.
     Потом отцы говорили: «Грызи, сынок, грызи науки». При этом к слову науки добавлялось слово гранит. А о гранит зубы ломать не сильно-то и хотелось. Гранит, не гранит, а ручек сгрызли немеряно. Было время – время бумагогрызения. Чтобы потом эту бумагу взять да плюнуть через трубочку. Тогда мы еще только учились. Полноценно мы еще тогда не грызли, но одно упражнение усвоили четко – уметь огрызаться.

- Вы – злобные, ненавистные, агрессивные! Я научу вас сочувствию, состраданию, скорби...
- Ты кто? БОГ?
- Нет, я – ВОЙНА.